Какого художника?

Судя по печально сложившемуся тренду, мировой культурный рынок дает крайне скупую квоту на искусство современной России. Десятки и сотни разочарованных деятелей искусств терпят творческое бедствие уже на входе «биеннале», а их продукт так и не доходит до широкого зрителя. Михаилу Лейкину удалось стать кассовым востребованным художником на уровне джет-сета и с гордостью выставлять и продавать свои картины в частные коллекции и музеи Европы, США, Австралии и России уже более 20 лет.

– Сегодня творчество стало профессией, и этот тренд пришел именно из западного мира. Не мешает ли такой настрой создавать культурные шедевры?

Творчество – это внутренняя неотъемлемая часть души человека. Можно творчески любить, творчески воспитывать детей, заниматься наукой, вести бизнес. В нынешнем состоянии мира, общества, большинство людей действует по шаблонам, ригидно. И, может быть, в этом и состоит миссия современного художника, поэта, писателя, – чтобы через наши произведения искусства напоминать людям о счастье быть живыми. Продукт творчества – это всего лишь следствие созвучия человека и мира, которое в потенции дано каждому. Именно поэтому картины или стихи так откликаются в других, когда они действительно созданы из этого состояния, а не имитируют его. В каком-то смысле это пророческое служение.

Судьба очень бережно и отчетливо вела меня, каждый раз давая понять, что я должен писать картины, и ничего другого.

– Вы начали рисовать в детстве?

Как и многие дети, я посещал различные творческие кружки, и родители быстро поняли, что рисование – моё. А дальше началась цепочка неслучайных случайностей: попал к хорошим педагогам, которые открыли для меня мир искусства. Анализируя свой детский опыт, я пришёл к выводу, что искусству не столько учат, им заражают. Искусство надо смаковать, от него надо кайфовать!

В процессе обучения я познакомился с легендарным Борисом Сергеевичем Отаровым (художник-нонконформист). Мне выпало счастье учиться у него в последний год его жизни. Это самая важная и определяющая встреча в моей жизни.  Борис Сергеевич изначально по профессии физик-атомщик, который в зрелом возрасте кардинально поменял свою жизнь. Он был не просто великим художником, но и философом в живописи; не только писал картины, а еще и осмыслял живопись и её язык. Он понимал, что взгляд художника – это взгляд личностный, и старался в каждом из своих учеников раскрыть и поддержать то, что в них звучало. Он учил нас что живопись – это откровение, и это главный посыл, который я унаследовал от него как преподаватель и художник. Для Бориса Сергеевича также важным и основополагающим было внимание к правде того, что пред тобою, правда мотива, и уникальное звучание цвета.

– Ваши картины успешно продаются в Европейских галереях, в частности в Австрии, многие из них находятся в частных коллекциях и музеях по всему миру. Как пришла такая популярность?

Первую картину у меня купила дочка известного русского философа Мераба Мамардашвили. Для меня это было важно, это как благословение. Я читал его работы, ценил. Философия и тогда, и сейчас, была важной частью моей жизни, своего рода перекличкой. Алёна Мамардашвили работала вместе с моим другом, однажды он привёз её ко мне. Она посмотрела на работы (я тогда еще был студентом педагогического университета), и сразу выбрала несколько для своей коллекции.

В Австрию впервые я попал в 1989 году вместе с группой школьников по обмену. И, как это обычно бывает, по судьбе, попал в интеллигентнейшую семью известного актёра Герхарда Дорфера. Его сын Доминик Шпритцендорфер (известный австрийский оператор) стал одним из моих лучших друзей, и я стал приезжать в Австрию регулярно. Вместе с Доминком мы бродили по Вене, рисовали, фотографировали, ныряли в фонтаны, чтобы насобирать мелочь на сигареты – тогда конкурентов в этом деле почти не было. Между всем этим я почти поступил в Венскую Академию художеств, прошел все отборочные конкурсы, но не пошел на основные экзамены – надо было возвращаться в Россию.

Я рисовал на улицах Вены, Зальцбурга, порой, люди подходили и покупали мои работы. Так я продал несколько рисунков и масляных картин. Однажды мне пришла идея показать свои работы венским галеристам. Сделал фотографии работ, сложил в обычный маленький альбом и отправился по венским галереям с целью найти подходящую себе. Мне казалось, что я недостаточно хорошо знаю язык, поэтому в первые визиты меня сопровождал Доминик, а потом понял, что важно всё сделать самому. Я намечал себе маршрут прогулки на день и обязательно заходил в какую-нибудь галерею. Где-то мне предлагали выпить воды-чаю-кофе, где-то с холодным лицом посылали, где-то даже издевались – везде по-разному. Результата не было, и с каждым днём я всё более отстраненно относился к этой задаче, понимая, что хочу дойти до конца, закрыть гештальт, но если нет – так нет. Так я покорял Вену.

Рядом с мансардой, где я жил, в двух шагах от Штефансдом, находилась галерея “Австрия”. Я был уверен, что туда меня точно не возьмут, и поэтому обходил её стороной. Судя по витринам, я был уверен, что галерея выставляет работы известных и уже умерших художников Австрии, и я вряд ли буду ей интересен. В последний день перед отъездом в Россию решился всё-таки зайти, чтобы поставить точку и закрыть свой список. Меня встретил поджарый пожилой человек с абсолютно белыми седыми волосами. Это был Карл Штарк, известный австрийский художник и хозяин галереи. Весьма недоброжелательно посмотрев на меня, он буркнул: что вам надо? Я сказал, что я молодой русский художник, хочу показать свои картины. Штарк почти гаркнул: “А картины где?”. Я достал свой самодельный каталог – фотоальбом. Первые работы он смотрел отстраненно, а потом начал листать все быстрее и быстрее, вглядываясь в фотографии и поднося их почти к носу, а минуты через две поднял на меня глаза и спросил коротко: “Работы здесь?” – “Да, здесь, за углом…”. В это же время в галерее был Виктор Ледерер, ещё один австрийский художник, и они вдвоем, закрыв галерею, отправились ко мне в мансарду смотреть работы. Причем, смотрели так быстро и хаотично, словно сомневались, что эти картины существуют или боялись, что они исчезнут. Штарк отобрал несколько работ для рождественской групповой выставки в своей галерее и сказал, что обязательно сделает мне персональную выставку. Так началось наше сотрудничество. Позже появились и другие галереи, с которыми работаю до сих пор. Всё решил случай и моё искреннее желание дарить людям своё творчество.

– Почему успешный и известный европейский художник предпочитает жить в России?

У меня всегда есть возможность быть желанным гостем в Австрии. Много лет подряд я уезжаю туда писать на несколько месяцев. Можно без преувеличения назвать эту страну моей второй родиной, я глубоко врос в её культуру, у меня там огромное количество друзей. Наверное, я даже знаю Австрию лучше, чем Россию, просто Австрия маленькая, почти всю изъездил. И при всём этом, я очень домашний человек, у меня здесь тоже огромное количество связей, много родных, семья. Я бесконечно привязан к русскому пейзажу и русской культуре. Это правда моя любовь. У меня есть старинный особняк в Ярославской области, который я пытаюсь поддерживать и в меру своих возможностей реставрировать. Я обожаю русские песни, пою их. Мне важно быть в контакте. Как говорил Гребенщиков: “чтобы стоять, я должен держаться корней…”. За несколько месяцев жизни в Австрии, я успеваю от нее устать. И хотя Вена, безусловно, гораздо более пригодный для жизни город, чем Москва, в смысле комфорта, удобства, тишины, поэзии, парков, возможности передвигаться на велосипеде, мне важна эта связь, тут жилочка, тут бьётся…